Удивительные истории

[Leo]

из ВК. интереснo, правда ли.

Мальчик по имени Юнг Ли Ченг из Древнего Китая

Этой удивительной истории уже больше 35 лет. Началась она в 1987 году. В одной гонконгской газете был опубликован материал о некоем мальчике, по имени Юнг Ли Ченг. Мальчик как мальчик. Только вот твердил он, что... прибыл из прошлого. Мальчик говорил, что он родился в Древнем Китае.

Его проверили на вменяемость и признали вполне адекватным ребенком с высокими умственными способностями. Еще бы! Юнг Ли Ченг без труда разговаривал на древнекитайском языке и знал такие подробности из биографии древних правителей и истории Поднебесной, о которых знал не каждый маститый историк. Его познания касались далекого прошлого не только Китая, но и Японии. Ученые заинтересовались мальчиком и начали обследовать его. Они записывали его рассказы, пытаясь сопоставить их с уже известными науке фактами из древней истории страны. Оказалось, что все совпадает и более того, рассказы мальчика помогли заполнить пробелы в историческом прошлом Китая и Японии. Для историков это был настоящий подарок.

Обнаружили паренька, кстати, случайно на одной из улиц. Он бродил и изумленно озирался вокруг. Его одежда была еще более интересна. Так одевались в Китае ранее. Причем проведенный анализ тканей подтвердил, что одежда, действительно, древняя.

Историк Инг Инг Шао в одной из древних книг наткнулся на имя мальчика. Совпало все! Возраст, одежда, внешность, имя. А в мае 1998 года загадочный Юнг Ли Ченг исчез, буквально растворившись в воздухе из охраняемого научного комплекса.

Но это еще не финал удивительной истории. Инг Шао продолжил поиски имени мальчика в древних архивных записях, фолиантах, свитках и книгах и обнаружил то, что искал. В одной из книг было написано о мальчике по имени Юнг Ли Ченг, который внезапно исчез и его уже не надеялись встретить живым, но он внезапно вернулся через 10 лет и утверждал, что посещал будущее и был в 1987 году, видел летающих железных птиц, зеркала в которых показывали, что происходит в мире, а люди живут в огромных коробках, упирающихся в небо, о коробках, которые гудят и возят людей по улицам и о том, как его везли в железной змее, летающей из города в город на огромной скорости.

История мальчика завершилась печально. В своём времени ему никто не поверил. Все решили, что его похитили и держали где-то в плену от чего он сошел с ума. Лекари стали его лечить и через три недели Юнг Ли скоропостижно скончался.

[Наманджигабо]

Какая печальная история.
Читал какую-то китайскую прозу, ни автора, ни названия не помню. Современная. Там пишется от имени древнего китайца, попавшего в современный мир. Очень давно читал.

[Leo]

Какая печальная история.
Читал какую-то китайскую прозу, ни автора, ни названия не помню. Современная. Там пишется от имени древнего китайца, попавшего в современный мир. Очень давно читал.

так наверно это и есть ?

[Наманджигабо]

...так наверно это и есть ?

Там не про мальчика, про чиновника какого-то. И явно художественное.

[Leo]

Интересно на каком из древнекитайских говорил мальчик ? Или тогда все древнекитайские были взаимопонятнее ?

[Витамин Ц]

из ВК. интересно, правда ли.

Поскольку вся история от начала до конца выдумана, то и мальчик, который её подтверждает, тоже.

[forest]

видел летающих железных птиц, зеркала в которых показывали, что происходит в мире, а люди живут в огромных коробках, упирающихся в небо, о коробках, которые гудят и возят людей по улицам и о том, как его везли в железной змее, летающей из города в город на огромной скорости.

Нам-Бок лжец

[Leo]

видел летающих железных птиц, зеркала в которых показывали, что происходит в мире, а люди живут в огромных коробках, упирающихся в небо, о коробках, которые гудят и возят людей по улицам и о том, как его везли в железной змее, летающей из города в город на огромной скорости.

Нам-Бок лжец

да. примерно оно

[Leo]

– Тебя выгонят с волчьим билетом из детского сада, и все станет фарфолен! – сказала бабушка.
Что такое «фарфолен», я не знал. Но не это меня интересовало.
– А куда волки ходят по билету? – спросил я.
– В баню! – в сердцах крикнула бабушка. – Нет, этот ребенок специально придуман, чтоб довести меня до Свердловки!
– Мне не нужен волчий билет, – поставил я бабушку в известность. - Я пока хожу в баню без билета. Так что, наверное, не выгонят, – успокоил я ее.
Дело в том, что я отказался читать на детском утреннике общеобразовательные стихи типа «Наша Маша...» или «Бычок» и настаивал на чем-то из Есенина.
В те времена стихи Сергея Есенина не очень-то издавали, но бабушка знала их великое множество. И любила декламировать. В общем, сейчас и пожинала плоды этого.
Воспитательницы пошли бы и на Есенина, если бы я согласился, например, на березку, но я категорически хотел исполнить «Письмо матери». Предварительное прослушивание уложило в обморок нянечку и одну из воспитательниц. Вторая продержалась до лучших строк в моем исполнении. И когда я завыл: – Не такой уж жалкий я пропойца... – попыталась сползти вдоль стены.
– Слава Богу, что нормальные дети это не слышат! – возопила она, придя в себя.
Ну, тут она малость загнула. Тот случай! Я стану читать любимого поэта без публики? Дождетесь!
Короче, дверь в игровую комнату я специально открыл, да и орал максимально громко.
– А что такое тягловая бредь? – спросила, едва воспитательница вошла в игровую, девочка Рита.
– Тягостная! – поправил я.
– Марина Андреевна, почему вы плачете? – спросила на этот раз Рита.
В общем, снова досталось родителям.
После серьезного разговора с папой, во время которого им была выдвинута версия, что дать пару раз некоему мерзавцу по мягкому месту - мера все-таки воспитательная.
Как лицо, крайне заинтересованное в исходе дискуссии, я выдвинул ряд возражений, ссылаясь на такие авторитеты, как бабушка, Корчак и дядя Гриша. (У дяди Гриши были четыре дочери, поэтому меня он очень любил и баловал).
– Как на это безобразие посмотрит твой старший брат? – вопросил я папу, педалируя слово – старший.
Дело закончилось чем-то вроде пакта. То есть я дал обещание никакие стихи публично не декламировать!
– Ни-ка-ки-е! – по слогам потребовал папа.
Я обещал. Причем подозрительно охотно.
– Кроме тех, которые зададут воспитательницы! – спохватился папа.
Пришлось пойти и на это.
Нельзя сказать, что для детсадовских воспитательниц наступило некое подобие ренессанса. Все-таки кроме меня в группе имелось еще девятнадцать «подарков». Но я им докучал минимально. А силы копились... Ох, папа... Как меня мучило данное ему слово!
И вот настал какой-то большой праздник. И должны были прийти все родители и поразиться тому, как мы развились и поумнели. И от меня потребовали читать стихи.
– Какие? – спросил я.
– Какие хочешь! – ответила потерявшая бдительность воспитательница.
– А Маршака можно?
– Разумеется! – заулыбалась она. Для нее Маршак – это были мягкие и тонкие книжечки «Детгиза».
Когда за мной вечером пришел папа, я все-таки подвел его к воспитательнице и попросил ее подтвердить, что я должен читать на утреннике стихотворение Самуила Маршака. Та подтвердила и даже погладила меня по голове.
– Какое стихотворение? – уточнил бдительный папа.
– Маршака? – удивилась она и назидательно добавила: – Стихи Маршака детям можно читать любые! Пора бы вам это знать!
Сконфуженный папа увел меня домой.
И вот настал утренник. И все читали стихи. А родители дружно хлопали. Пришла моя очередь.
– Самуил Маршак, – объявил я. – «Королева Элинор».
Не ожидая от Маршака ничего плохого, все заулыбались. Кроме папы и мамы. Мама даже хотела остановить меня, но папа посмотрел на воспитательницу и не дал.
– Королева Британии тяжко больна, – начал я, – дни и ночи ее сочтены... – и народу сразу стало интересно. Ободренный вниманием, я продолжал...
Когда дело дошло до пикантной ситуации с исповедниками, народ не то чтобы повеселел, но стал очень удивляться. А я продолжал:
– Родила я в замужестве двух сыновей... – слабым голосом королевы проговорил я.
– Старший сын и хорош и пригож...
Тут мнения разделились. Одни требовали, чтоб я прекратил. А другим было интересно... И они требовали продолжения. Но мне читать что-то расхотелось. И я пошел к маме с папой. Поплакать.
По дороге домой очень опасался, что мне вот-вот объявят о каких-то репрессиях. Тем более папа что-то подозрительно молчал.
– Да, кстати, – наконец сказал он, – ты ж не дочитал до конца. Прочти сейчас, а то мы с мамой забыли, чем дело-то кончилось!
И прохожие удивленно прислушивались к стихам, которые, идя за ручку с родителями, декламировал пятилетний мальчишка...

Александр Бирштейн

[Leo]

   
Как я учил «еврейский» язык

Родители говорили непонятно. Потрясая перед папиным лицом авоськой гнилой картошки, мама спрашивала:
— Что ты, поц ин тухес, купил?
Что такое «поц ин тухес»? — встревал я.
— Это... — «дорогой человек», — слегка смутившись, отвечала мама.
— Как Брежнев?
— Ой, вей — она хваталась за сердце. — Кто тебе это сказал?
— Папа.
Отец ухмылялся.
— Чему ты ухмыляешься?.. Если этот шлемазл где-то скажет...
— А что такое «шлемазл»?
Мама нервно гладила меня по волосам.
— Это... — такой мальчик...
— Толковый, — подсказывал папа.
— Молчи, лучше посмотри, какой дрек* ты принёс!
Авоська летела в раковину.
— Что такое «дрек», мама?
— Он называет это картошкой!.. Что тут выберешь?! Гурништ!
— Что такое «гурништ»?
— Твой отец!
Я путался.
— Мы будем кушать дрек?
— Да, благодаря этому поц ин тухесу.
— Брежневу?
Мама хваталась за голову.
— Я сойду с ума! Если этот шлемазл...
— Толковый мальчик! — подсказывал папа.
— Если этот... толковый мальчик где-то брякнет. Ты понимаешь, что с нами сделает советская власть?
Папа понимал. Его любимой присказкой было: «Советская власть плюс электрификация всей страны!» Он говорил это, когда гас свет и тухли спички, глохла машина и трещал телевизор, перегорали пылесос и пробки, когда стиральная машина била током, а посуда об пол. Сотню раз на день.
— Что такое элек-три-фи-кация? — с трудом выговаривал я.
— Лампочка Ильича, чтоб он был нам в гробу вечно живой! — отвечал папа.
Мне представлялся дедушка Ленин на табуретке, вкручивающий в коридоре лампочку.
— Он её закрутил?
— Он закрутил нам бейцим*!
— Что такое бейцим, папа?
— Это как мозг, только больнее.
Я терялся.
— Мама, — докучал я матери, — это правда, что Ленин закрутил нам лампочку в мозг.
— Ой, вей! — она роняла поварёшку. — Кто тебе сказал?
— Папа.
— Чему ты учишь ребёнка?! Ты хочешь цурес*?
— Что такое цурес, мама?
— Это жить с таким поц ин тухесом!
— Ты живёшь с Брежневым?
Вопросы вели к ответам, ответы к вопросам. Родителей эта цикличность приводила в бешенство, меня заводила в угол.
— Папа назвал мою учительницу некейве*. Кто такая некейве, мама?
— Тётя.
— Екатерина Семёновна моя тётя?
Из угла я почти не выходил, но и оттуда всё было слышно.
— Что это за язык? — спрашивал я.
— Еврейский, — отвечал папа.
— Я хочу его знать.
— Оно тебе надо?
— Надо.
— Оно тебе не надо.
Тогда я шёл к маме. Она жарила блинчики.
— Как блинчики на еврейском?
— Блинчикес.
— А вареники.
— Вареникес.
Картошку я помнил.
— А я знаю по-еврейски, — хвастался я своему другу Эдику. Он приезжал на каникулы к бабушке и гордо именовал себя полукровкой.
— Моя мама русская, — объяснял он, — папа еврей, а дядя удмуртский сионист — женат на удмуртке. Хочешь быть сионистом?
Конечно, я хотел.
— Вот, — говорил Эдик, расправляя на коленях чуть пожелтевшую газетёнку. — Сионистская, из самого Биробиджана.
«Биробиджан» он произносил шепотом.
— Это иероглифы, — пояснял, заметив, как округлялись мои глаза.
— Что тут написано? — мой палец скользил по диковинным строкам.
— Не туда, балда?! Не знаешь, что у сионистов всё задом наперёд?
Я вёл обратно — ясности не прибавлялось.
— Ну? — вопрошал Эдик.
— Вещь! — откликался я.
Вечером, кружа по комнате задним ходом, говорил папе:
— Видишь, я сионист.
— Так-так, очень хорошо...
Папа смотрел хоккей.
— Сегодня газету из Биробиджана читал.
— Давай, давай, поднажми!
— Вырасту, женюсь на удмуртке.
— Молодец, Харламов!.. Что ты сказал?!
Эдик учил меня алфавиту.
— Это «А», это «Б»... «В» нету... Это «Г», это «Д»... «Ж» тоже нету.
— У сионистов нет «же»?! — таращился я. — Как же они пишут «ёжик»?
— В Биробиджане нет ёжиков.
Буквы сионисты экономили. У них не оказалось половины гласных и мягкого знака, не говоря о твёрдом. Любимое мамино «ой, вей!» не писалось, хоть режь.
— Маме это не понравится, — сокрушался я.
— Зато смотри, как красиво получается «коммунизм»!
— Да! — любовался я построенным из иероглифов еврейским коммунизмом — он красовался на заборе среди других не менее красивых надписей.
— А электри-фи-кацию можешь? — спрашивал я, и Эдик старательно выводил заказ на дверях деревянного сортира. Электрификация получалась корявой. Букв не хватало.
— Ильичу бы это не понравилось, — качал я головой. — Дорисуй лампочку.
— Что вы, оглоеды, намалевали?! — подлетала к нам русская половина Эдика, баба Лиза.
— Лампочку Ильича! — пояснял я. — Сейчас коммунизм дорисуем, будет понятней.
Вытянув нас хворостиной, баба Лиза проявила, как выразился Эдик, бытовой антисемитизм. Больше у неё коммунизма мы не строили.
Каникулы кончились. Эдик уехал. Начался учебный год.
За сочинение «Как я провёл лето» папу вызвали в школу...
— Занимался сионизмом?! — орал он, багровый, как рабоче-крестьянский стяг. — Строил Советскую власть в туалете бабы Лизы?! Ты идиот?!
— Шлемазл, — голосил я, — толковый!
— Вот тебе жареный дрек с грибами!
Папа репрессировал меня ремнём, а мама, качая головой, всё вздыхала:
— Мешигене цайтн! Сумасшедшее время!.

Поц ин тухес* — ругательство (идиш)
Шлемазл* — бестолковый (идиш)
Гурништ* — ничто (идиш)
Дрек* — дерьмо (идиш)
Бейцим* — яички (идиш)
Цурес* — беды (идиш)
Некейве* — в разговорном идише женщина лёгкого поведения

Эдуард Резник

[_Swetlana]

Шлемазл* — бестолковый (идиш)

Шлемазл - не только бестолковый, но ему ещё и постоянно не везёт.
Шлема мазл - полное счастье.

[Leo]

Шлемазл* — бестолковый (идиш)

Шлемазл - не только бестолковый, но ему ещё и постоянно не везёт.
Шлема мазл - полное счастье.

недотёпа например, в зависимости от контекста

[Рокуэлл]

Поц ин тухес* — ругательство (идиш)

Могли бы и поконкретнее ("х. в ж.").

Шлемазл* — бестолковый (идиш)

Буэнос-Айрес шлемазл бэсамэ мучо.

[Leo]

Поц ин тухес* — ругательство (идиш)

Могли бы и поконкретнее ("х. в ж.").

автор так решил 

[Рокуэлл]

автор так решил 

Какой скромный автор. Сама скромность.

[Leo]

автор так решил

Какой скромный автор. Сама скромность.

приличный

[Рокуэлл]

автор так решил

Какой скромный автор. Сама скромность.

приличный

Образец приличности

[Ola]

Скорее всего, байка от начала до конца. Если же нет - явно родители-историки из своего жестокого эксперимента воспитали ребенка таким образом, что его родным языком был древнекитайский, он прекрасно разбирался в реалиях прошлого - и не разбирался в реалиях настоящего. Эдакий китайский Каспар Хаузер.

А с рассказов про деточек продвинутых поржала!

[KW2]

Нет, этот ребенок специально придуман, чтоб довести меня до Свердловки!

Если кому-то непонятно, у нас в Одессе раньше психдиспансер был на Свердлова. Наверное он и сейчас там есть (я там давно не был), только улица теперь называется Канатная.

Поц ин тухес* — ругательство (идиш)

Тут, пожалуй, всё же или пуц или тохес, иначе получается нечто невообразимое.

[Poirot]

Если кому-то непонятно, у нас в Одессе раньше психдиспансер был на Свердлова.

В Москве один их психдиспансеров находился (а может, и до сих пор находится) на улице Весёлая.

[Damaskin]

Шлемазл - не только бестолковый, но ему ещё и постоянно не везёт.
Шлема мазл - полное счастье.

Как сказал великий Ибн Эзра: "Если шлемазл станет торговать гробами, люди перестанут умирать".
Потом эта фраза была использована в советском фильме про аргонавтов.