Интересные фотографии

[_Swetlana]

Сёстры Суок

[_Swetlana]

В Одессе в семье австрийского эмигранта Густава Суок родились и выросли три девочки: Лидия, Ольга и Серафима. Скучно в Одессе не было никогда, но когда младшая, Сима, входила в свой «первый возраст» — девический, декорацией тому были две войны и две революции.
В ресторанах матросы меняли на пиво фальшивый жемчуг. В летнем театре собирались взъерошенные юноши и часами читали стихи. Там Юрий Олеша и познакомился с Симой. Среди юношей были и Валентин Катаев, и поэт Эдуард Багрицкий, ставший впоследствии мужем старшей из сестер — Лиды.
Когда город заняли красные, изменилось многое. Но одним из ярких персонажей тех дней стал хромой, бритый наголо человек с отрубленной левой рукой — Владимир Нарбут. Нарбут, поэт со страшными стихами и страшной судьбой, был представителем новой власти. Он писал: «О, город Ришелье и Де-Рибаса! Забудь себя, умри и стань другим».
Симе Суок было тогда шестнадцать, Юрию Олеше — двадцать. Вспыхнула любовь. Катаев вспоминал об этой паре так: «Не связанные друг с другом никакими обязательствами, нищие, молодые, нередко голодные, веселые, нежные, они способны были вдруг поцеловаться среди бела дня прямо на улице, среди революционных плакатов и списков расстрелянных».
Вскоре влюбленные стали жить вместе, переехали в Харьков. Олеша называл любимую «Дружочком». И никак иначе.
Время было голодное. Юрий Олеша и Валентин Катаев жили в долг, зарабатывая на хлеб, папиросы и молоко тем, что составляли за гроши эпиграммы и стихотворные тосты для чужих застолий. Среди их знакомых в Харькове был некий бухгалтер по прозвищу «Мак». Мак имел груду продуктовых карточек — высший знак роскоши в то время.
На одном из литературных вечеров бухгалтер увидел сестер Суок и принялся обхаживать. Поначалу безо всякого успеха. И тогда у голодных писателей возник замысел аферы. Багрицкий (в это время уже женатый на Лиде Суок) и Олеша, решив растрясти богача, скрыли свои отношения с сестрами. Младшенькая, Серафима, сама подошла к бухгалтеру.
— Скажите, — услышал внезапно Мак, — вам нравятся эти стихи?
— Мне?.. — Он зарделся, точно это были его стихи. — Мне — да, мне нравятся!
Бухгалтер пролил продовольственный дождь на всю веселую компанию. Писатели радостно жевали семгу с колбасой, не заметив, что бухгалтер склонял уже Дружочка к свадьбе. В то время регистрация брака была делом одного дня. На развод уходил час. И однажды Дружочек с веселым смехом объявила Олеше, что она вышла замуж за Мака. И уже переехала. Обратно Симу привел Катаев. Потрясенный предательством, Олеша не мог даже внятно говорить.
Вот как Катаев описал тот вечер:
Дверь открыл сам Мак. Увидев меня, он засуетился и стал теребить бородку, как бы предчувствуя беду. Вид у меня был устрашающий: офицерский френч времен Керенского, холщовые штаны, деревянные сандалии на босу ногу, в зубах трубка, дымящая махоркой, а на бритой голове красная турецкая феска с черной кистью, полученная мною по ордеру вместо шапки на городском вещевом складе.
Не удивляйтесь: таково было то достославное время — граждан снабжали чем бог послал, но зато бесплатно.
— Где Дружочек? — грубым голосом спросил я.
— Видите ли... — начал Мак, теребя шнурок пенсне.
— Слушайте, Мак, не валяйте дурака, сию же минуту позовите Дружочка. Я вам покажу, как быть в наше время синей бородой! Ну, поворачивайтесь живее!
— Дружочек! — блеющим голосом позвал Мак, и нос его побелел.
— Я здесь, — сказала Дружочек, появляясь в дверях буржуазно обставленной комнаты. — Здравствуй.
— Я пришел за тобой. Нечего тебе здесь прохлаждаться. Ключик тебя ждет внизу. («Ключиком» Катаев звал Олешу.)
— Позвольте... — пробормотал Мак.
— Не позволю, — сказал я.
— Ты меня извини, дорогой, — сказала Дружочек, обращаясь к Маку. — Мне очень перед тобой неловко, но ты сам понимаешь, наша любовь была ошибкой. Я люблю Ключика и должна к нему вернуться.
— Идем, — скомандовал я.
— Подожди, я сейчас возьму вещи.
— Какие вещи? — удивился я. — Ты ушла от Ключика в одном платьице.
— А теперь у меня уже есть вещи. И продукты, — прибавила она, скрылась в плюшевых недрах квартиры и проворно вернулась с двумя свертками. — Прощай, Мак, не сердись на меня, — милым голосом сказала она Маку.
История с Маком долго служила только поводом для шуток. Олеша опять был счастлив, опять они целовались на улицах, и он спрашивал своим высоким голосом:
— Ты ведь мой, Дружок, мой?
В 1921 году друзья решили переехать в Москву. Первым уехал Катаев. Устроившись, стал ждать остальных. Как-то раз в телефонной трубке Катаев услышал веселый голос Симы:
— Алло, я тоже в Москве!
— А где Юра?
— Остался в Харькове.
— Как?! — поразился Катаев. — Ты приехала одна?
— Не совсем, — усмехнулась в трубку Суок.
— Как это, не совсем?
— А так! — счастливо отвечала она. — Жди нас.
И она появилась, а с ней вместе, хромая, вошел в комнату человек без руки.
— От-то, от-то рад, — сказал он Катаеву, странно заикаясь. И добавил, улыбаясь одной половиной лица: — Вы меня помните?
Его помнил не только Катаев.
Владимир Нарбут слыл демонической фигурой. Потомственный черниговский дворянин стал анархистом-эсером. Он был однажды приговорен к расстрелу, но его спасла красная конница. «Колченогий», как назвали его, был одним из крупнейших поэтов начала века. Весь тираж его сборника стихов «Аллилуйя» был сожжен по специальному указанию Святейшего синода за богохульство. Его собственной славе прибавляли блеска имена Ахматовой, Мандельштама и Гумилева, вместе с которыми он создал новое литературное течение — акмеизм.
Когда заходил он, в комнате всем становилось не по себе. Публичные чтения Нарбута напоминали сеансы черной магии. Исчезало в этот момент причудливое его заикание. Вздрагивая и качаясь, он выкидывал строфы, будто кидая в небеса проклятия: «Песья звезда, миллиарды лет мед собирающая в свой улей». Многие считают, что с него написал Булгаков образ своего Воланда.
Спрашивать у Суок, где Олеша и как он себя сейчас чувствует, было глупо. Посидев немного в гостях у Катаева, «молодые» пошли искать квартиру.
Олеша появился через несколько дней. Подтянутый, спокойный, уверенный, но постаревший. Несколько последующих вечеров он простоял под окнами квартиры, где поселилась его Суок, глядя, как передвигаются тени на занавесках. Он окликнул ее однажды:
— Дружок!
Она подошла к окну, глянула вниз на него и опустила штору.
«Я могу поручиться, что в этот миг она побледнела», — рассказывал потом Олеша Катаеву.
Олеша решил вернуть ее во второй раз. Он сделал все, чтобы застать ее дома одну. Неизвестно, что он говорил ей, но в тот же вечер они вдвоем вернулись на квартиру к Катаеву. И снова будто и не было ничего. Олеша, глядя в ее голубые глаза, спрашивал и спрашивал, улыбаясь:
— Ты ведь мой, Дружок, мой?..
Она смеялась, целовала его и гладила волосы, щебетала о том, как соскучилась.
Обрадованный Катаев ходил кругами по комнате, ставил чайник за чайником, потчуя влюбленных. Поздним вечером кто-то постучал в окно. Стук был такой, будто стучалась сама смерть.
В окне маячила верхняя часть фигуры Колченогого, его профиль живого мертвеца.
— Надо выйти к нему, — хрипло сказал Олеша. Никто ему не ответил.
Как хозяин дома, во двор вышел Катаев. Нарбут тяжело посмотрел на него и, перемежая слова своим вечным «отто», попросил передать Серафиме Густавовне, что если она сейчас же не уйдет от Юрия Карловича, то он застрелится здесь же, у них во дворе.
И она ушла. На этот раз навсегда. На столе осталась только ее одна перчатка. Жизнь опять потеряла для Олеши смысл. Но уже через год Юрий Олеша женился на средней из сестер Суок — Ольге. Именно ей посвящена его знаменитая сказка «Три толстяка».
Но для всех знавших Симу Суок было очевидным: это она — циркачка Суок и кукла наследника Тутти. Это не было тайной и для Ольги. Сам Олеша говорил ей: «Вы две половинки моей души».
Серафима, вероятно, была счастлива с Владимиром Нарбутом. Во всяком случае, никаких выходок более от нее не последовало. В 1936 году Нарбут был арестован и сгинул впоследствии в лагерях. Вдова Багрицкого, Лидия Суок, пыталась заступиться за родственника перед комиссарами НКВД. Защищала так пылко, что сама вышла из ГУЛАГа через семнадцать лет.
После смерти Нарбута Сима была замужем еще дважды. Оба ее новых мужа были писателями: Николай Харджиев и Виктор Шкловский.
Олеша же, став классиком русской литературы, перестал писать. В конце жизни он много выпивал.
Периодически он появлялся в семье Шкловских-Суок. Обычно Шкловский уходил в кабинет, плотно прикрыв дверь. Нервничал. В другой комнате шел разговор. Громкий — Симочки, тихий — Олеши. Минут через пять Олеша выходил в коридор, брезгливо держа в пальцах крупную купюру. Сима провожала его, вытирая слезы.
За свою жизнь Юрий Олеша не сказал о Серафиме ни одного грубого слова. Свою болезненную привязанность к предавшему его не раз Дружочку он называл самым прекрасным, что произошло в его жизни.
На снимке сёстры Суок. Слева направо Лидия, Серафима, Ольга.

Источник: АиФ Дочки-Матери № 3 за 2005 г.

[zwh]

Навеяло из Губермана:

Не помню дат, не помню лиц...
В тетради века промелькнувшего
закрылись тысячи страниц
неповторимого минувшего.

[Leo]

вот откуда Суок в Трёх толстяках

[KW]

А, так вы ещё не знаете, в каком доме жил доктор Гаспар Арнери из "Трёх толстяков"!



А сам Олеша жил там вправо, дальше по переулку.

[Leo]

А, так вы ещё не знаете, в каком доме жил доктор Гаспар Арнери из "Трёх толстяков"!


А сам Олеша жил там вправо, дальше по переулку.

как то я мало познакомился с Одессой 

[BormoGlott]

для всех знавших Симу Суок было очевидным: это она — циркачка Суок и кукла наследника Тутти.

Бесит и название и сама передача "Куклы наследника Тутти".  Взять вот так и опошлить хорошую сказку. Чем они там думают на Первом канале, но точно не мозгом.

[Leo]

для всех знавших Симу Суок было очевидным: это она — циркачка Суок и кукла наследника Тутти.

Бесит и название и сама передача "Куклы наследника Тутти".  Взять вот так и опошлить хорошую сказку. Чем они там думают на Первом канале, но точно не мозгом.

там начальник известный ДБ

[Poirot]

там начальник известный ДБ

Шо такое ДБ?

[Leo]

там начальник известный ДБ

Шо такое ДБ?

ругательство