ПРОЗА

[Авишаг]

   МОНОЛОГ ДЕВУШКИ НА КОСТРЕ ИНКВИЗИЦИИ

Огонь!
Огонёк! Огонёчек!
Тёплый, нежный и ласковый.
Ты гладишь, согреваешь, освещаешь, создаёшь уют...
Огонь!
Огонь! Огонь!
Ты набираешь силу как мальчишка, становящийся мужчиной.
Твои сильные руки-языки крепко хватаются за поленья. Уже не отпустишь.
Огонь!
Огонь! Огнище!
Как охваченный страстью мужчина, ты срываешь с меня платье и осыпаешь жаркими поцелуями сначала мои ноги,  затем живот и грудь.
Наши руки, огонь, сплетаются в жарких объятьях.
И вот уже твои губы сливаются с моими.
Я вся горю!
Я и ты, огонь, сливаемся в едином порыве.
О, Огонь!
Моя кровь закипает и рвутся вены.
Я дышу лишь тобой.
Ты безжалостен.
Ты, словно дракон, пожираешь меня без остатка.
Я вся твоя.
Душа моя, нежный дымок — устремляется ввысь, подгоняемая дымом горящих поленьев и плоти.
Свобода!

[Авишаг]

 ОТВЕРЖЕННОЕ ДИТЯ

Они жили в своём семейном раю — отец, мать и два сына-погодки.
Их ранчо располагалось на окраине леса, от соседей их отделяли поля и луга.
Отец Эдмонд был фермером, разводил коней и овец.
Мать Эва была в прошлом учительницей, а ныне — домохозяйкой. Она следила за домом, выращивала овощи на грядках, собирала грибы и ягоды в лесу и сама занималась образованием сыновей.
Братья Джим и Джон были очень разными не только внешне, но и внутренне.
Джим был старший. Ему уже исполнилось 12. Это был крепкий юноша, высокий, сильный и ловкий.
Его жёсткие тёмные волосы и пытливые чёрные глаза указывали и на его характер: жёсткий, колкий, внимательный, цепкий.
Джон был во всём противоположностью брата. Зимой ему должно было исполниться 11, но на вид ему редко давали больше восьми. Он был маленького роста, щуплый, бледный, с волосами цвета спелой ржи, мягкими и вьющимися. Глаза его были тёмно-голубыми как небо ранней осенью.
По характеру он был таким же мягким и покладистым как его локоны, склонным к мечтаниям, немного «в облаках».
Джим не понимал брата и часто злился на него. Но мирный характер Джона и его миролюбие быстро сводили на нет любой конфликт.
Не смотря ни на что, братья любили друг друга.
Мать очень любила обоих сыновей. И всё же к старшему часто испытывала жалость, видя, как его склочный характер приносит ему страдания.
За младшего она была спокойна. Никакое зло не касалось его, словно он был окружён какой-то особой защитой.
Отец же более был расположен к младшему, часто брал его с собой в конюшню и овчарню, много с ним беседовал и играл, а со старшим разговаривал мало, своему делу не обучал, объясняя это тем, что животные нервничают от его резких движений и шумного голоса.
Джиму не хватало похвалы отца. Он всеми силами старался добиться его расположения, но отец хвалил редко и сдержанно, и только за большие успехи. В то время как Джону не нужно было делать что-то особенное для того, чтоб отец лишний раз похлопал его по плечу или потрепал по голове.
Сердце матери болело за своё дитя. Она старалась лишний раз прижать его к себе, угостить чем-то вкусным или рассказать забавную историю.
Джим очень любил мать. И всё же её чрезмерная опека была ему в тягость.
Джим помогал матери по хозяйству, знал всё о ягодах, грибах и лечебных травах, отличал по первым проклюнувшимся листикам сорта и виды овощей на грядках...
✻ ✻ ✻
Стоял ноябрь. Приближался День благодарения. Мальчики изъявили желание приготовить праздничную трапезу самостоятельно.
Матери оставалось украсить дом.
К столу были поданы печёные овощи, различные салаты и соленья, фруктовые и ягодные блюда и запечённый молочный ягнёнок.
За трапезой отец сухо поблагодарил старшего сына за его старания, не попробовав и половины блюд, зато очень нахваливал ягнёнка, приготовленного младшим сыном.
Джим еле выдержал эту пытку семейным ужином. Он практически не ел — обида стояла комом в горле и не давала проглотить кусок.
Полночи он проворочался без сна, с завистью и злостью глядя на безмятежно спящего брата, пока не провалился в тяжёлый кошмар, промучивший его до рассвета.
До обеда он не проронил ни слова.
После еды мальчиков отправили на улицу погулять. Сами же родители отправились на соседнее ранчо в гости к родственникам, в честь праздника.
Джим сторонился брата. Вчерашняя неприязнь к нему всё ещё больно жгла ему грудь.
Но Джон не замечал этого. Он был по обыкновению весел и хотел поиграть со старшим братом.
Джим хотел убежать, но брат нагонял его и предлагал всё новые варианты игр.
Это было слишком!
Джим наклонился, поднял с земли камень и ударил брата по голове.
Джон удивлённо посмотрел на брата, прижал к ране руку — кровь просачивалась сквозь его маленькие тонкие пальцы. Он упал.
Джим ужаснулся.
Что же он наделал?!
Подскочил к брату, лежащему на земле.
Джон смотрел на него широко раскрытыми синими глазами. Во взгляде его не было ни осуждения, ни страха.
Джон улыбнулся, перевёл взгляд с лица брата на синее как его глаза небо. В остекленевших глазах отразились белые облака.
Джим обезумел от ужаса.
Впервые он увидел смерть так близко.
На десятки километров вокруг он один со своей бедой.
Но, похоже, этого было мало.
Новая катастрофа надвигалась — к ночи вернутся родители.
Нужно было что-то делать!
Но что?
Джим вспомнил, что в начале осени, собирая ежевику, набрёл на канаву.
Сейчас в лесу уже много опавших листьев, и в этой канаве можно будет спрятать тело брата.
Джим встал на колени, подхватил Джона под мышки и попытался посадить брата себе на спину, как часто делал прежде, когда Джон был седаком, а Джим — его скакуном.
Джон оказался неожиданно тяжёлым, и поднять его на спину удалось лишь с третьей попытки.
До леса путь был недолгим, но Джиму показалось, что прошла целая вечность.
Спина ныла под тяжестью тела брата, но Джим знал, что если сейчас скинет груз, ещё раз не сможет его поднять.
Дороги до канавы он не помнил.
Хотел спуститься с телом брата и аккуратно положить его на дне канавы, но не удержался, ноги поскользнулись, и оба брата кубарем покатились вниз.
Когда Джим остановился, Джон лежал на нём сверху, и его невидящие глаза смотрели прямо в глаза брата.
Холод пробрал тело Джона до самых костей. Он скинул с себя тело брата и судорожно стал присыпать его опавшей листвой и почвой со склона канавы.
Джон безмолвно смотрел на брата, и на кончиках его губ застыла улыбка.
Это было ужаснего всего!
Его синие глаза, в которых отражалось небо и осенняя листва, его улыбка... В смерти Джон был таким же умиротворённым.
Джим его сейчас за это ненавидел!
Ему это чувство было доселе незнакомо. И теперь уже никогда не посетит его.
Кое-как справившись с телом, Джим дошёл до головы брата. Он хотел закрыть ему глаза, но оледеневшие веки не поддавались.
Тогда Джим снял с себя рубашку, накрыл лицо брату и уже сверху присыпал землёй и листьями.
Вечерело.
Джим почувствовал, что продрог.
Он вылез из канавы и побежал, не оглядываясь, домой.
Дома наскоро умылся из таза, натянул чистую рубашку.
Хотел сменить и штаны, но тут появились родители.
Они спросили, где Джон.
Джим ещё не успел придумать, что скажет родителям, но слова вдруг сами вырвались изо рта.
Он рассказал, как они с братом играли в прятки и, незаметно для обоих, оказались в лесу.
Там Джим зажмурился у старого дуба, а когда открыл глаза, Джона нигде не было.
Он везде его искал, весь измазался в грязи, но брата так и не нашёл.
Старый дуб был выбран неспроста — это было очень далеко от канавы, где покоилось тело Джона.
Мать сползла на пол и безмолвно заплакала, отец выбежал из дома.
Вскоре во дворе дома послышались мужские голоса, ржание коней и лай собак.
Со всех соседних домов сбежались мужчины, юноши и даже женщины.
Все принялись прочёсывать приусадебные строения, а потом ринулись в лес.
Собаки не брали след.
Поиски продолжались всю ночь, и весь день.
К вечеру небо заволокло тучами. Разразилась настоящая буря, помешавшая продолжению поисков.
Два следующих дня лило без перерыва.
Джим даже вздохнул с некоторым облегчением, ведь брата не ищут, а, значит, и не раскроют его тайну.
На четвёртый день поиски продолжились, но люди быстро отчаялись: земля была пропитана дождями, люди подскальзывались на мокрой листве и грязи, падали, промокали до нитки и пачкались с головы до ног.
А потом пошёл снег...
За ночь весь двор покрыло белым покрывалом.
Джим, как проснулся, выбежал во двор, но вдруг перед глазами побежали картинки прошлой зимы — как они с братом кидались снежками, строили снежные крепости и бегали в лес на лыжах.
В этих его видениях Джон был совсем настоящим.
В первый момент Джим обрадовался, что весь кошмар закончился, и можно вновь бегать и веселиться вместе с братом.
Но вдруг Джон остановился, оглянулся на брата и посмотрел на него своими синими застывшими глазами.
Джим вбежал в дом, поднялся к себе в комнату и, не раздеваясь, плюхнулся в кровать.
Его трясло.
До вечера из комнаты он не выходил, а когда мать пришла пожелать сыну доброй ночи, она нашла его на полу.
Лицо Джима горело, вся рубаха насквозь промокла.
Он бредил.
В бреду Джим звал брата и просил прощения.
Родители решили, что он винит себя за то, что не смог найти Джона во время игры в прятки.
С неделю Джим пролежал в постели. Эпизоды бреда сменялись приступами ужаса, что тайна раскрыта, когда сознание возвращалось к нему.
Но мать была так добра к нему, а отец проявлял внимание, что он убеждался, что родители по-прежнему пребывают в неведении.
Постепенно здоровье его окрепло, и к Рождеству Джим вернулся к своему обычному состоянию.
Жизнь Джима изменилась в лучшую сторону. Теперь отец уделял ему внимание, брал с собой в конюшню и рассказывал разные истории.
Укоры совести редко беспокоили его, но брат приходил к нему каждую ночь, отчего Джим просыпался с испариной на лбу.
Зима пролетела быстро.
Весна принесла возрождение природе и крах для Джима.
С таянием снега оголилась земля.
Дети, гулявшие с собакой в лесу, прибежали к родителям Джима и сообщили, что собака откопала тело в лесу.
Мать упала в обморок, отец побежал с ребятами в лес, а Джим, почувствовав, что ноги его подкашиваются, сел у стены в кухне и больше не шевелился.
Он хотел убежать до возвращения отца, но тело не подчинялось ему.
Отец вернулся где-то через час.
На руках он нёс что-то, вернее кого-то, завёрнутого в его куртку.
Это, вне всякого сомнения, был Джон. Зима защитила его тело от разложения, оно осталось почти не повреждённым.
Отец положил тело Джона на ковре гостинной, оттуда доносились крики и рыдания матери.
Сам же Эдмонд пришёл на кухню и кинул к ногам старшего сына окровавленную рубаху.
Джим поднял глаза на отца.
На него смотрело два остекленевших синих глаза.
Это Джон с ненавистью смотрел на него. Или отец. Или оба.
Джим не мог это вынести.
Он разрыдался и сквозь слёзы, навзрыд, поведал отцу, как всё случилось.
Ни один мускул не дрогнул на лице отца. Глаза остались холодны.
— Вон! — хрипло и тихо прозвучало в кухне, но Джим ощутил, словно стены сотрясаются, а потолок вот-вот обрушится на него и раздавит.
Джим с трудом поднялся на ноги и побрёл к входной двери.
На полпути он наткнулся на мать.
Она была бледна и еле держалась на ногах.
Было ясно, что она всё слышала.
Джим было потянулся к ней за защитой, но она отвела взгляд в сторону и отпрянула от него.
Это было ужаснее всего! Страшней всего пережитого за эти месяцы!
Мать отвергла своего сына-братоубийцу.
Джим выскочил из дома и побежал без оглядки...
«Теперь ты проклят [и отторгнут] от земли, которая разверзлась, чтобы принять кровь твоего брата, [павшего] от твоей руки» (Бытие 4:11).

[Авишаг]

  ПТИЦА

Она сидела в клетке.
Большая синяя птица, она всю жизнь так жила.
Прутья клетки обнимали её тело, создавая ощущение защищённости и надёжности.
В этом маленьком мирке ей было безопасно и спокойно, но однажды всё изменилось.
Крик!
Крик летящей за окном стаи.
Это были другие, непохожие на неё, птицы, но сердце встрепенулось и потянулось к ним.
Что это?!
Откуда эта боль?
Клетка!
Её надёжная безопасная клетка впилась в плоть.
То, что всегда служило ей защитой, превратилось в безжалостного палача.
Птица кричала и билась о прутья, нанося себе всё новые и новые раны, но остановиться уже не могла.
Боль, страх, отчаяние, воля к свободе и чёткое, беспощадное понимание того, как она до сих пор ошибалась, заставляли её продолжать попытки вырваться наружу.
Клетка долго не поддавалась.
Надёжный вышел тюремщик!
Но всё же она сдалась.
Птица покинула свою обитель.
Уставшая, истекающая кровью, вся израненная и обессиленная, она только сейчас задалась вопросом, а что дальше.
Те, парящие за окном птицы, махали большими сильными крыльями, чтоб держаться в небе.
А она?
Есть ли у неё крылья?
Почему она вообще возомнила, что имеет что-то общее с теми прекрасными созданиями?
Птица заплакала.
Впервые в жизни.
У неё не было теперь ни надёжного безопасного прошлого, ни волнительного, свободного будущего.
Ни самой себя.
Да и как можно быть собой, ничего о себе не зная?!
Птица приблизилась к окну.
В стекле кое-как она могла различить своё отражение.
Вот голова, шея, хвост, израненные бока, ноги.
А это что???
Птица не верила своим глазам.
Крылья!
У неё ЕСТЬ крылья!
Она попыталась ими взмахнуть.
Но крылья были такими тяжёлыми, а её движения неумелыми и неловкими, что со стороны едва можно было уловить лёгкое движение.
Но теперь она знала, кто она, и чего хочет...
Каждый день, с утра до ночи, практически без отдыха, птица тренировала свои крылья.
И каждый день ощущала в них всё больше силы...
Первые лучи солнца нежно разбудили её, погладив по голове.
Она ощутила — пора!
Разбив стекло окна тяжёлой металлической клеткой, птица впервые почувствовала, как играет ветер её перьями.
Шаг...
Она начала стремительно падать.
Птица зажмурилась.
Даже если сейчас она разобьётся, всё было не напрасно, ведь она узнала, что у неё есть...
Крылья!
Как же она могла про них забыть?!
Взмах.
Ещё взмах.
Птица открыла глаза.
Под ней зеленели верхушки деревьев, над ней — лишь солнце.
Она — птица.
И она летает!

[Авишаг]

  ТАНЦОВЩИЦА

Она сидела в углу тёмной комнаты, едва освещённой пламенем свечи.
В другом конце комнаты сидел отец, согнувшись над укрытым простынёй телом её матери. Он стонал и утирал слёзы. Ей было его очень жаль. Собственного горя она не ощущала. Не понимала глубины утраты.
Наутро, когда она проснулась в том же углу, в котором сидела вечером, тела в комнате не было. Отец суетился по дому, собирая в походный мешок какие-то вещи.
Они молча позавтракали, заперли дверь и покинули родные края.
Когда началась их бродяжническая жизнь, на дворе стояло лето. Было тепло, зелено и вкусно от изобилия фруктов и ягод, которые они собирали на окраинах садов и в лесах. Спали в открытом поле или на поляне, подложив под голову мешок и укрываясь плащом.
Это было весело и интересно.
Наступила осень. Спать под открытым небом становилось всё холоднее.
Они остановились в каком-то небольшом городке, сняли комнату на чердаке. Отец предлагал свои услуги столяра или помощника по хозяйству, а дочь везде была при нём. С раннего утра до захода солнца они стояли на рыночной площади. Кто-то подходил договориться с отцом о работе, а кто-то, проходя мимо, протягивал девочке яблоко или булочку.
Стоял тёплый осенний день. Было такое радостное настроение, что девочка начала петь и танцевать.
Прохожие остановились. Маленькая танцовщица завораживала.
Под ногами, ударившись о мостовую, зазвенела первая монета. Потом ещё одна. И ещё.
В тот вечер они плотно поели, чего давно с ними не случалось.
Она стала основной кормилицей семьи.
Много дорог исходили они с отцом, много туфель и башмаков отбили.
Отец стал сдавать. Он не был стар, но горе и жизненные тяжбы отняли у него здоровье и силы.
Она по-прежнему танцевала, развлекая публику, но молодой девушке подавали уже не так охотно, как в былые времена весёлой девчушке.
Большая часть заработка уходила на съём комнаты, на еду порой и вовсе не оставалось. А идти с дочерью в общие ночлежки для бедняков, где предавались разврату опустившиеся на дно спившиеся нищие со всего города, он не мог.
Однажды один из прохожих долго не отходил от танцующей девушки. Другие зеваки уже разошлись, а он всё стоял и стоял.
Когда она, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, плюхнулась на камень рядом с отцом, он подошёл.
Разговор был недолгим — девушка ему понравилась, и он, как хозяин таверны, приглашает её к себе танцовщицей. У неё будет крыша над головой и тарелка супа, чего ещё можно желать, когда на носу холодная и голодная зима.
Отец получил мешочек монет, которых ему, если экономить, хватит прожить зиму с ночлегом в общей ночлежке.
Она ушла с хозяином таверны, попрощавшись с отцом.
В таверне было гораздо лучше, чем на улице — тепло, сытно и свежая постель.
Никто её не обижал, а с хозяином порой случались интересные беседы о жизни.
Длинными зимними вечерами она развлекала гостей своими песнями и танцами, а днём помогала хозяину по хозяйству.
Так прошёл её первый год в таверне.
Следующая зима выдалась ранней. Часть урожая погибла, поэтому продукты сильно подорожали, и на пропитание хватало с трудом. Таверне были нужны новые доходы, но где их взять?
Во время одного из её танцев постоянный посетитель, уже явно перебравший, подошёл к хозяину, и они начали о чём-то бурно спорить.
Она почувствовала что-то неладное, испуганно глянула на хозяина, но тот довольно заулыбался, закивал и похлопал постояльца по плечу.
Она расслабилась и, почувствовав лёгкость, продолжила петь и танцевать.
Гости стали расходиться. Таверна опустела.
Хозяин ушёл в погреб проверить запасы.
Остался только тот посетитель, который о чём-то ранее спорил с тавернеро.
Он подошёл к ней, ухмыльнулся, грубо взял за руку и потащил наверх, говоря о том, что хочет, чтоб она сплясала только для него.
Она ощутила страх, но ещё не понимала, чего именно боится.
Он затащил её наверх, захлопнул дверь и швырнул тансовщицу на кровать.
Танец похоти длился недолго. Удовлетворив своё желание, посетитель ушёл, даже не посмотрев на неё.
Она смотрела в темноту и рыдала. Цветы её детской наивности были сорваны и бессердечно растоптаны.
Под утро она уснула.
Хозяин пришёл в её комнату к обеду.
Он принёс кувшин воды и немного еды.
Тавернеро поправил пряди спутавшихся волос, помог ей встать с кровати. Он был обходительнее чем обычно.
Вечером она вновь танцевала.
И снова все разошлись, включая хозяина.
Уже другой посетитель тащил её наверх, не обращая внимания на её крики и просьбы.
И снова кровать, и задранное платье, и похотливые стоны пьяного мужика.
Она уже не плакала.
Сердце словно покрылось ледяной коркой.
Это стало рутиной её жизни — танцы, посетители в постели и тёплый обходительный хозяин.
Она ощутила, что привязывается к нему, не понимая, что именно он — причина её бед.
Прошёл ещё год.
Очередной вечер. Танцы. Выпивка рекой. Но сегодня все разошлись. Она вздохнула с облегчением, что сегодня никто не потребует от неё танцев похоти.
Хозяин необычно пьян. Он подошёл к ней, схватил за талию и как-то резко притянул к себе. Начал целовать и снимать с неё платье.
Нет! Только не он!
Тот единственный, с которым она хотела станцевать танец любви, видит в ней дешёвую потаскуху.
Она оттолкнула его и побежала вверх по лестнице, чтобы спрятаться в своей комнате. Но он догнал его, схватил за волосы, стащил с лестницы и поволок через всю комнату к двери. Вытолкал её на улицу и запер дверь на засов.
Он надеялся, что она передумает, упадёт на колени, станет тарабанить изо всех сил и умолять его впустить её обратно.
Но она не стала этого делать.
Поправив причёску и единственное платье, что теперь у неё осталось, она удалилась в сторону рыночной площади.
Полночи хозяин таверны просидел у двери в ожидании мольбы о помиловании, потом отпер дверь и выглянул наружу.
Танцовщицы нигде не было.
Уверенный в её возвращении, он вернулся в дом и лёг спать.
Но она не вернулась. Ни назавтра, ни послезавтра.
Через три дня он начал её искать — тщетно.
Меж тем, она искала себе новый кров. Сначала на рыночной площади, потом ходя от двери к двери, предлагая помощь по дому за крышу над головой.
Но люди и так еле выживали, и никто не соглашался взять в дом лишний рот.
В конце концов она оказалась в квартале бедняков, где люди жили прямо на улице, укрывались собственной одеждой и ели то, что найдут на помойке.
Среди этих падших и обездоленных людей она нашла приют, отдаваясь за корку хлеба, чарку дешёвого алкоголя или возможность к кому-то притулиться, чтоб не замёрзнуть ночью.
Тавернеро не забывал о своей танцовщице.
Несколько раз он разыскивал её среди бездомных бедняков.
Несколько раз, преодолевая обиду отверженности, намеревался забрать её обратно, но, находя её в лохмотьях, пьяную или ублажающую очередного собутыльника, ощущал волну презрения, граничащую с ненавистью — среди крыс и мусора она предаётся телесным утехам, а ему отказала, побрезговала, отдавая предпочтения опустившимся на дно.
Он возвращался в свою таверну, пытаясь утопить её образ в выпивке, и, на какое-то время, как ему казалось, это ему удавалось.
Но потом образ воскресал перед его внутренним взором и снова манил его в квартал бедняков...
Однажды, пьяную и почти околевшую, нашёл её парень. В дурмане, привычными движениями она начала ласкать его, но он крепко обнял её, прижал к себе и протянул кусочек вяленого мяса.
От удивления она почти протрезвела. Схватила еду обеими руками и поскорей запихнула в рот.
В благодарность своему благодетелю она вновь попыталась отдаться ему, но он крепко прижал её к себе, стал гладить по волосам и напевать какую-то песенку.
Она отпрянула от него в удивлении, сосредоточенно хмурясь и разглядывая его лицо.
Определённо, это лицо было ей знакомо!
Она вспомнила!
Этот парень привозил им провизию с рынка, а когда весь товар оказывался в таверне, не спешил уходить, заслушиваясь её пением и любуясь её танцами.
Пару раз их взгляды случайно встречались, и она смущённо опускала глаза, не выдерживая открытого и смелого взгляда его больших тёмных глаз.
Но как он оказался здесь?
Они рассказали друг другу свою историю. Она поведала ему, как отказала хозяину, и тот вышвырнул её из дома, не дав собрать вещи, не снабдив её ни едой, ни деньгами.
А парень поведал, что хозяин таверны приревновал её к нему, увидев однажды, как она улыбнулась, глядя на парня.
Они ещё какое-то время говорили о разном, а потом она уснула у него на плече, впервые за долгое время не платя своим телом за человеческое тепло.
Утром, когда она проснулась, парня не было рядом, но вечером он вернулся, добыв для неё пропитание.
Для неё началась другая жизнь, которая после всего пережитого показалась ей раем.
У неё появился покровитель, который давал ей пищу, согревал по ночам и не стремился за это получить от неё плату...
Она стала замечать, что людей на улицах становится меньше.
А потом там и здесь она стала натыкаться на трупы.
Чума!
Однажды её покровитель не пришёл. Всю ночь она не могла уснуть, а утром пошла его искать.
Поиски продлились недолго. Она нашла его на соседней улице. Он лежал без сознания, лицом вниз.
С трудом она перевернула его.
Лицо его опухло. Пальцы покраснели.
Он очнулся, приоткрыл глаза, попытался оттолкнуть её, но закашлялся. Горлом пошла кровь.
Гримаса ужаса исказила её лицо. Он болен!
В отчаянии она упала ему на грудь и зарыдала.
За много лет, с тех самых пор, как её растоптал пьяный посетитель таверны, она не проронила ни слезы. И теперь всё накопившееся: боль, голод, унижение, ночи без сна среди крыс и пьяниц — всё это вырвалось наружу.
Она рыдала, не в силах остановиться.
Когда, наконец, слёзы иссякли, и она поднялась с его груди, на его одежде алело пятно крови. Она испугалась, решив, что это — его кровь. Стала задирать его рубаху, осматривать со всех сторон — ничего.
Закашлялась. Прикрыла рот рукой — меж пальцев потекла кровь.
Она тоже больна!
Ей стало спокойно. Она не останется вновь одна на съедение хищникам. Они уйдут отсюда вместе.
Вместе!
Она ни разу не была с ним вместе.
Эта мысль ужаснула её.
Она плотно прижалась к нему, целуя в губы.
Он слабо, из последних сил, пытался возражать ей.
Сквозь слёзы и поцелуи она рассказала ему, что болезнь соединила их судьбы, и лишь тела их пока разделены.
Он страстно поцеловал её, словно болезнь отступила перед силой любви.
Они слились в первый и последний раз.
Болезнь отнимала у них жизнь, взамен оставляя нечто большее — любовь.
Совсем обессилев, она легла рядом с ним.
Им было хорошо.
Вот оно счастье! Средь крыс, гор мусора и трупов, средь пьяных и падших, погрязших в пороке, они нашли свет!
Из последних сил они подползли к стене дома и, опираясь на неё и друг на друга, сели.
Они смотрели друг на друга, не отводя взгляда, и улыбались.
Дышалось тяжело, но дышалось свободно!
Они больше не были частью этого мира. Мира, в котором так много зла и человеческого уродства.
У них есть свой мир! Мир света и тепла, мир, в котором правит любовь!..
Тавернеро вновь отыскал её.
Злость и досада отразились на его лице.
Она с ним? Но как?!
Желание отнять её у этого нищего охватило его.
Он сделал рывок в их сторону, как хищник в прыжке на свою жертву.
Она посмотрела ему в глаза. В ней не осталось ничего тёплого к нему, но и злости не было.
Она хотела что-то сказать ему, но закашлялась. Сгусток мокроты вперемешку с кровью прилетел к его ногам.
Ужас исказил его лицо. Он отпрянул.
Она улыбнулась и отвернулась от него, глядя на любимого.
Тавернеро исчез, словно растворился.
Внутри его сжигала лютая злоба. На неё. И на того парня, которого он когда-то прогнал лишь за взгляд на неё.
А теперь он ей овладел, а ему, хозяину, она не досталась. И уже не достанется...
Он смотрел на неё. С каждым вдохом её всё меньше оставалось в этом хрупком измученном теле.
Прощальный стон сорвался с её губ...
Он посмотрел на небо.
Она, совершенно голубая, в голубых одеждах, смотрела на него и улыбалась.
Ступенями для её ног служили многочисленные тела тех, кто когда-то предал свою душу, чтобы обладать молодым телом.
Свет их душ остался в ней. И сейчас она светилась изнутри.
Она протянула к нему свои руки.
Он потянулся к ней.
Двое несчастных сидели бездыханно у стены.
Двое счастливых танцевали свой вечный танец любви...

[Авишаг]

     МИЕЛИККИ

 Шёл он медленно, шаг за шагом продираясь сквозь буйную растительность. Быстро идти не получалось, да это было и не нужно. Каждый шаг, словно топорик, перерубал связи с прошлым, в котором осталось всё, дорогое сердцу.
Сегодня нет ничего. Есть только он, и этот лес, и солнечный луч, слегка пробивающийся сквозь кроны деревьев и, словно перст судьбы, указывающий ему путь.
Порой луч терялся из виду, и тогда он медлил, ища его средь зарослей, а найдя, мысленно улыбался и следовал дальше. Всё же важно иметь рядом товарища, особенно когда ты один в чужой стране, и тебя никто не ждёт.
Луч вывел его на поляну.
Среди высоких трав и кустарников белели каменные развалины. Он осмотрелся по сторонам и зашёл в остатки здания. Там и тут ещё можно было усмотреть следы прежнего величия.
На губах промелькнула ухмылка. «Ты, как и я, — развалина, никому не нужная и всеми забытая. И где же бог твой, в честь которого когда-то возвели тебя? Почему не уберёг тебя от невзгод? Дурак твой бог...»
Он чувствовал, как с каждой мыслью горечь, обида, злость всё сильнее распаляются в его душе, и ему уже хотелось кричать, злорадствуя над своей судьбой, и судьбой этого храма, да и этого мира...
...Но внутреннее упоение жалостью к себе прервал стон.
Сначала ему показалось, что это его собственный воспалённый мозг даёт сбои от длительного одиночества.
Но стон повторился.
Прислушавшись, он направился вглубь помещения, туда, где на полу лежала голова древнего божества, отколовшаяся от его же тела.
В полумраке сложно было что-то разобрать. Он напряг зрение. Среди руин стали проступать очертания человека.
Он упал на колени, опустив голову почти до земли, чтоб лучше рассмотреть масштабы трагедии.
Стон повторился в третий раз. Это был женский голос. Наощупь он определил, где ноги, и стал продвигаться к голове, пытаясь оценить, есть ли у несчастной шансы на жизнь.
Их глаза встретились. Он точно видел, что в её глазах зажёгся огонёк надежды.
Нащупав в кармане штанов зажигалку, он чиркнул — стало светлее, но не намного. Быстрый осмотр комнаты ничего не дал — здесь нет ничего, что помогло бы ему освободить пленницу.
Он стал разгребать камни руками и только сейчас почувствовал тяжесть рюкзака за спиной.
Отбросив рюкзак в сторону, он стал работать с удвоенной силой. Женщина то впадала в забытье, то вновь начинала стонать. Пару раз она пыталась что-то сказать ему, но он не разбирал слов.
Уже почти освободив несчастную, он столкнулся с непосильной задачей — бюст древнего божка придавил женщине грудь, а сдвинуть его не представлялось возможным. Он и толкал каменюку, и пытался приподнять — без толку.
Вся тяжесть собственного бессилия навалилась на него, словно и он сам лежал под этой грудой обломков рядом с незнакомкой.
Он кричал, и плакал, и проклинал всех богов, и просил о помощи высшие силы, если там, наверху, кто-нибудь есть.
Тщетно.
Несчастная в очередной раз пришла в себя. Пошевелила губами, пытаясь что-то сказать, а потом, собрав последние силы, пошевелила рукой, явно указывая куда-то в сторону.
Он посмотрел в указанном направлении, но ничего не увидел, а когда вновь обернулся к женщине, она была уже мертва. В этом он был уверен.
Вновь посмотрел туда, куда указывала покойница — ничего.
Он встал, отряхивая колени. Надо идти дальше. Но нет, он не может вот так уйти, бросив её на съедение хищникам, которые, без сомнения, скоро учуют запах разлагающейся плоти.
Всё, что столько часов он разгребал, теперь предстояло вернуть на место. Он сел на землю, облокотившись спиной о голову того божества, которое убило невинную женщину. Он люто ненавидел это бездушное творение, хоть и понимал всю абсурдность этого.
Передохнул. Попил воды. И вновь за работу.
Последний камень аккуратно прикрыл лицо бедной женщины. Можно идти.
Вновь встал с колен, отряхнулся, надел рюкзал и отправился к выходу. Уже на пороге оглянулся, чувствуя потребность попрощаться.
Луч! А он уже успел позабыть, как он сюда попал.
Луч! Это он его сюда привёл. И теперь этот луч указывает в дальний угол. Туда же, куда указывала умирающая.
Он рванул туда, на бегу скидывая рюкзак.
Где же, где же, где же зажигалка?
Вот она!
Огонёк! Он такой маленький, что почти ничего не освещает!
Ищи! Ищи, ищи, ищи!
Вот она!
Маленький человечек, свернувшийся в клубок, спал у стены, присыпанный камнями и пылью.
Не видя черт, он был абсолютно уверен, что это девочка.
Аккуратно взял ребёнка на руки и вынес из темноты развалин на поляну. Положил на траву.
Ребёнок спал.
Солнце нежно гладило её абсолютно обнажённое тело. Согревшись, она развернула клубок и, как котёнок, растянулась на солнышке.
Он с нежностью смотрел на неё.
Эта девочка появилась в его жизни всего с полчаса назад, а он уже отчётливо осознавал, что будет рядом с ней всю свою жизнь.
Луч заскользил по траве, погладил девочку по руке и остановился на лице, словно нежно потрепав за щёчку.
Она открыла глаза. Ещё не до конца проснувшись, огляделась по сторонам и уселась на траве. С любопытством посмотрела не незнакомца, который всё ещё стоял поодаль и любовался ею.
Словно очнувшись ото сна, он развернулся и побежал внутрь храма.
Вытащив наружу рюкзак и наскоро отряхнув его, он начал судорожно что-то искать внутри. Извлёк наружу лепёшку, чистую футболку и консерву с бобами.
Девочка схватила лепёшку и начала жадно есть. На всё остальное даже не посмотрела.
Он сел рядом на траве, ожидая, пока она поест.
Почему-то у него даже не возникало желания с ней заговорить. Словно они общались через пространство леса, без лишних условностей.
Девочка доела и вскочила на ноги. Она не доставала ему и до пояса. Ей было лет пять или шесть.
Он почувствовал неловкость из-за её наготы. Присев на корточки напротив её лица, он взял с травы футболку и надел на неё. Получилось платье в пол.
Девочка улыбнулась, отрицательно помотав головой и, сняв футболку, протянула её ему.
Он вернул одежду и консерву в рюкзак и плотно застегнул.
Встал, осмотрелся по сторонам. Куда теперь?
Надо возвращаться в город.
Теперь у него есть дочь. Ей нужна школа, крыша над головой, друзья, в конце концов.
Она потянула его за руку, вырвав из бурной реки мыслей. Вложив свою маленькую хрупкую ручонку в его большую мозолистую ладонь, она потянула его в только ей ведомом направлении.
Пройдя какое-то время по лесу, он начал понимать, что девочка следует за лучом. Тем самым, что много часов назад привёл его на поляну у руин храма.
Его это нисколько не удивило. И даже мысль о том, что на поляну он пришёл ранним утром, а сейчас уже день клонится к ночи, а луч по-прежнему указывает им путь, — нисколько не смутила его.
Луч вывел их на другую поляну. На ней стоял одинокий дом. Слегка покосившийся, но вполне крепкий.
Они зашли внутрь. При свете зажигалки удалось рассмотреть, что в доме есть кровать, стол и что-то ещё из необходимого.
Оставив в доме рюкзак, он вышел из дома в поисках веток для костра. Уже почти совсем стемнело, начало холодать. Нужно было согреться и накормить себя и ребёнка.
Он расчистил площадку для костра, параллельно разыскивая подходящие ветки.
Нашёл совсем немного. Но хоть что-то, чтоб не сидеть в полной темноте. Разжёг небольшой огонёк, стал искать глазами дочь, но её нигде не было.
Паника охватила его. Он хотел её позвать и только тут понял, что не знает её имени. Начал метаться из угла в угол, с каждой секундой придумывая всё более страшный сценарий.
И вот, когда уже крик отчаяния готов был выпрыгнуть у него из груди, ветви ближайших кустов раздвинулись, и на поляне очутилась она. Как ни в чём ни бывало.
Одной рукой она волокла несколько больших веток, из которых мог получиться отличный костёр. А в другой находился пучок каких-то трав.
Он смотрел на неё широко раскрытыми глазами, не в силах вымолвить ни слова.
«Миеликки» — губы сами прошептали это имя.
В детстве он очень любил сказки о природе. Особенно завораживали его мифы о лесной богине. Он много раз пытался представить её себе, но образ её лишь слегка касался его внутреннего взора и растворялся.
Теперь он знал, как она выглядит. Маленькая хрупкая девочка с тёмной кожей и большими, чёрными как уголь глазами.
Она безошибочно ориентировалась в лесу в полной темноте.
Она принесла к костру не только ветки и травы для отвара. Откуда-то появились божественно вкусные плоды и сытные коренья.
Он поёжился от холода. Была уже глубокая ночь, в лесу было свежо, а Миеликки по-прежнему сидела голышом.
Он сходил за рюкзаком. Снова достал футболку и протянул ей. Она вновь отрицательно покачала головой.
Он вздохнул и улыбнулся. Ему повстречалась настоящая богиня леса. И теперь он — её отец.
На душе было так светло и тепло, как в последний раз было, наверно, в далёком детстве.
Он потушил костёр.
Миеликки и её отец вошли в дом и легли спать...
✻ ✻ ✻
Жизнь их потекла как полноводная равнинная река.
Он давно уже свыкся с тем, что Миеликки не признаёт никакой одежды, хотя из маленькой девочки она уже начинала превращаться в девушку.
Да и сам он привык ходить босиком и без рубашки, но продолжал носить штаны на голое тело.
Везде и всегда они были вместе. Миеликки несколько раз спасала его от смерти, безошибочно определяя источник опасности.
Он был счастлив. Ему больше ничего не нужно было. По крайней мере, он в этом не сомневался...
Однажды его разбудило ощущение прохладных поцелуев на груди.
Нежные девичьи руки расстёгивали его штаны.
Ещё не до конца проснувшись, он попытался выскочить из постели, но Миеликки мягко, но уверенно уложила его в постель.
Она сняла с него штаны, как кошка проскользила по его телу своими мягкими, не до конца оформившимися формами, нежно коснулась губами его губ.
А потом села. Они слились в одно.
Он смотрел на неё, любуясь и восхищаясь.
Только сейчас он увидел, что она уже не девочка, а молодая женщина. Ослепительно красивая.
За окном начинался новый день. И просыпающееся солнце ласкало её тело вместе с ним.
Новые чувства переполняли его. А ведь он и думать забыл, как это — любить женщину...
✻ ✻ ✻
Миеликки стала ещё прекрасней. Хотя, казалось бы, куда уж больше!
Её округливлившийся живот и набухшая грудь свидетельствовали о скором появлении новой жизни.
...Проснувшись посреди ночи от внезапной тревоги и не обнаружив её рядом, он выскочил из постели.
Несколько раз окликнул её.
Тишина.
Выскочил из дома.
И тут её нет.
«Миеликки!»
Полная луна на небе словно поманила его. Интуитивно он выбрал направление и побежал.
Бежал, не разбирая дороги, ломая ветви кустарника и путаясь в лианах.
Поляна.
Кажется, здесь он никогда не был.
На траве, на коленях стояла Миеликки. Её таз плавно двигался, словно танцевал под одной ей слышимую музыку.
Их сын стремился увидеть мир.
Он подошёл и сел рядом, боясь вдохом или случайным шорохом потревожить её.
Она, не открывая глаз и не останавливаясь, положила его ладони к себе на живот.
Ребёнок словно оттолкнулся ногами от его рук, и скользнул наружу.
Две пары рук, сплетаясь, нежно подхватили его.
Мать прижала дитя к груди, а он прижимал к себе их обоих, и чувство безмерной любви и заботы обжигало его грудь...
✻ ✻ ✻
Восходящее солнце ласкало его лицо, убирая со лба пряди волос.
Он знал, что этот рассвет — последний.
Рядом были жена и дети.
Он взглядом обвёл их всех и широко улыбнулся.
Каждый день из последних тридцати лет его жизни стоил того, чтоб за них отдать первые сорок, до встречи с ней.
Миеликки была рядом. Окружённая детьми, она была по-прежнему прекрасна.
На руках у матери сидела маленькая дочь. Две старшие стояли по обе стороны от неё. Они все были похожи на мать — такие же как смоль длинные волосы ниже пояса, те же глаза-угольки, смотрящие на мир с интересом и любовью.
За спинами его любимых девочек стояли трое сыновей. Все они были крепкие, широкоплечие. Смуглокожие — в мать, и сероглазые — в отца.
Двое старших уже сами были отцами семейств. Их жёны и малыши тоже присутствовали в комнате.
Он был спокоен — его Миеликки не останется одна. Его маленькая девочка была матерью большого семейства и мудрой женщиной. Все до единого обращались к ней за советом и утешением. И даже груднички-внуки, ударившись или испытывая досаду, ползли за утешением к бабушке, а не к своим матерям.
Бабушка! Его Миеликки — бабушка!
Он вспомнил день, когда луч поручил его заботам маленький комочек.
Он носил её на руках всю их совместную жизнь.
И сегодня. Он обязательно должен взять её на руки.
Он приподнялся в кровати. Дети кинулись было укладывать его обратно, но Миеликки шагнула вперёд и все отступили.
Она протянула ему руку. Он ощутил прилив сил, и ему показалось, что недавние мысли о близкой смерти — морок.
Он встал. Дети расступились.
Вдвоём с Миеликки они пошли туда, где на свет приходили все их дети.
На поляне он поднял её на руки, и она звонко засмеялась, как делала каждый раз, оказываясь в его сильных руках.
Луч, мягкий и нежный, осветил их словно прожектором.
Они были одни на этой поляне.
Они были одним в этом мире.
Ноги его подкосились...
Когда дети и внуки пришли на поляну, Миеликки гладила волосы любимого, голова которого неподвижно лежала у неё на коленях.
По её щекам, впервые в жизни, текли слёзы...

[Авишаг]

  ИНДИЙСКАЯ СКАЗКА

Она сидела у костра.
Маленькая индийская девочка лет пяти. Очень худая, в лохмотьях, она выглядела младше своего возраста.
Рядом сидели её родители. Такие же худые, как она, измождённые, они, будучи ещё молодыми, уже потеряли часть зубов и приобрели множество морщин.
Со всех сторон от них у таких же костров сидели такие же обездоленные в лохмотьях, голодные и холодные.
Городская свалка была их единственным домом, дающим им скудное пропитание, одежду, игрушки для детей и кров.
Скоро пойдёт очередной ливень, который лишит её единственного источника тепла.
Скудный ужин давно закончился, а живот предательски бурчал, требуя продолжения.
Но она знала, что просить нет смысла — еды нет. И неизвестно, будет ли у неё завтрак.
Небо окончательно затянуло тучами, полил сильный дождь, костёр погас.
Она поплотнее прижалась к родителям, но это нисколько не согрело её.
С рассветом она, как и все остальные жители свалки, гнула спину, перебирая отходы, в поисках чего-нибудь съестного.
К обеду улов её был очень скромным. Отцу и матери повезло не больше. Они разделили на троих скромную трапезу.
Ужин был ещё скромнее, живот сводило от голода.
Их ежевечерний разговор был однотипным. На её жалобы на голод родители кивали в сторону домов, расположенных поодаль от свалки, и говорили о том, что там маленьким девочкам дают кров, постель и еду.
Причины такой щедрости к маленьким девочкам они не объясняли.
Она долго боролась с желанием отправиться в один из тех чудесных домов, где она смогла бы, наконец, поспать на кровати, а не на горе мусора, и сытно поесть.
Но однажды, после трёх суток непрекращающегося ливня, она сдалась.
Проснувшись ещё до рассвета, она поклонилась спящим родителям и, не оглядываясь, отправилась в сторону домов.
Их было много. Сколько точно, сказать она не могла, поскольку ни читать, ни считать она не умела. Как и её родители.
Когда она добралась до домов, солнце уже вылезло из-за горизонта и начало припекать. Но лохмотья, служившие ей одеждой, оставались ещё мокрыми.
Куда постучаться, она не знала. Действовала наугад.
Дверь открыла молодая женщина с ребёнком на руках. Она впустила её в дом, самолично искупала. Впервые за её шесть лет волос её коснулся гребешок. Это было не просто и заняло немало времени.
Кожу её умаслили какими-то эфирными маслами, от которых в комнате появился цветочный запах.
А потом ей подали еду. Столько еды она никогда в жизни не видела. Сначала сильно стесняясь, она отщипывала рукой небольшие кусочки лепёшки, но добрая улыбка хозяйки дома успокоила её тревогу, и она позволила себе наесться досыта. Кажется, впервые в жизни.
После еды её стало клонить в сон, и хозяйка провела её в небольшую комнату, где ещё несколько девочек примерно её возраста досыпали свой ночной сон.
Она легла в чистую постель и, не успев насладиться этой мыслью, провалилась в сон.
Её разбудили к обеду. В комнате, в которую её позвали, сидели несколько девочек, уже знакомая хозяйка дома, двое маленьких детей и мужчина.
Он был молод, красив, добр и приветлив со всеми.
Её подвели к нему, он улыбнулся, погладил её по щеке и угостил сладким. Она в жизни не видела ничего подобного и в растерянности стала смотреть на обитателей комнаты с немым вопросом. Девочки рассмеялись и объяснили, что это едят.
Вкус показался ей божественным.
Вскоре она совсем освоилась.
Утром вставала со всеми к завтраку, потом хозяева занимались своими делами, а она с подружками помогала по хозяйству.
Однажды её послали отнести кувшин воды в помещение, где она пока ещё ни разу не была.
Зайдя внутрь малоосвещённого помещения с залитого солнцем двора, она не сразу разглядела, что происходило внутри.
В большой комнате стояло множество кроватей. Почти на всех из них лежали или сидели дeвoчки.
Некоторые были немногим старше её самой — лет восьми, другие — постарше.
В комнате было много oбнaжённых мужчин разного возраста, начиная от подростков и заканчивая стариками.
Они лежали, сидели и стояли рядом с кpoватями дeвoчек, которые тоже были oбнaжены.
Позже подруги по комнате объяснили ей, что там расположен пyбличный дом. И каждая из них, когда подрастёт, переселится жить в ту большую комнату, будет принимать гостей и получать от них подарки.
✻ ✻ ✻
Ей исполнилось восемь.
Её позвали в большую комнату.
Там на кровати сидел мyжчина лет пятидесяти. Рядом с ним лежали какие-то вещи. По его кивку более старшие девочки paздeли её догола и надели на неё красивые одежды, принесённые гостем. Он подозвал её к себе и надел на руки браслеты.
Это были её первые украшения.
Взяв её за руку, гость притянул её поближе, стал гладить по волосам.
Она поняла, что будет дальше, и не сопротивлялась.
Он уложил её на кpoвать, стал гладить через одежду, потом paздел её и paзделся сам. Так близко она ещё ни разу не видела oбнaжённого мужчину.
Он касался губами разных частей её тeла, а потом лёг на неё.
Низ живота потянуло, и по ногам что-то потекло.
Когда он встал, оделся и ушёл, она продолжала лежать.
Подошли старшие девочки, подняли её с крoвати. Она стояла в большом тазу, на неё лили воду из кувшина, а на простыне алела кpoвь.
Она стала женщиной.
Теперь она жила здесь. Почти каждый день к ней приходили двое-трое мужчин.
Они дарили подарки, лaскали её и уходили. Кто-то возвращался.
Однажды пришёл новый клиент. Он с первого взгляда напугал её. Он грубо схватил её, практически кинул на крoвать вниз лицом, и потом долго владел её тeлом, причиняя боль.
Она боялась крикнуть. Ей казалось, что от этого звeрь в человечьем обличье станет лишь беспощадней.
Когда он ушёл, она не могла даже пошевелиться. Всё тело болело. Её попытались поднять, но тело было настолько ватным, что общими усилиями удалось лишь повернуть её на бок (на спине были рваные раны от плети) и умыть лицо.
Её укрыли простынёй и дали попить воды.
Вечером прибежал хозяин. Он раскрыл её и бегло осмотрел.
Его лицо побагровело.
Она впервые увидела его в гневе.
Он выбежал из комнаты и куда-то исчез. Потом до неё дошли слухи, что он нашёл её обидчика и сильно избил. Но это было позже.
Он вернулся поздно ночью. Вокруг все спали. При свете свечи он скинул с неё простыню и стал омывать её раны и смазывать какой-то мазью. От этого становилось легче.
Вдруг она ощутила, что его руки как-то по-особенному держат её за плечи. Потом почувствовала его дыхание на своей шее. Он стал нежно, лишь слегка прикасаясь губами, цeловать её раны. Она очутилась в его объятьях.
И раньше её губ касались мужские губы, но впервые она ощутила желание ответить на этот поцeлуй.
Они долго лaскали друг друга, словно их одолела невиданная доселе жажда.
А потом они слились в единое.
Это было новое для неё чувство.
Ею не владели. Ей отдавали. Всего себя без остатка. И она отдавалась целиком.
Позже они лежали вместе, она положила голову ему на плечо и уснула. Он долго смотрел на неё, потом встал, укрыл её простынёй, поцеловал в макушку и ушёл.
Ей было почти десять, когда она стала любимой.
✻ ✻ ✻
Он стал приходить еженочно. Они долго любили друг друга, а потом он ей рассказывал много интересного. И снова ласки, в которых они растворялись друг в друге.
Несколько лет счастья пробежали незаметно.
Однажды он собрал свою семью (жену и четверых детей) и прибежал проститься с ней. Он убегал. Ему грозила опасность за то, что про их связь узнали. Он долго целовал её в губы и руки, потом вложил ей в ладонь мешочек с деньгами. Она прижимала руки к уже большому животу.
Никто не вытирал бегущих по щекам слёз.
Он уехал. Её подруги по жизни разбрелись устраивать свою судьбу.
Она сидела на кровати, одна в большой комнате.
Её наполняла не жалость к своей судьбе, а лишь страх за судьбу своего малыша, который должен был вскоре родиться.
Однажды ночью её разбудила острая боль. Ребёнок рвался наружу.
Она сползла с кровати и побрела по переулкам.
Адрес ей был хорошо знаком. Она уже много раз ходила по этим дорожкам.
Здесь жила добрая женщина, которой она однажды помогла на рынке, и та в благодарность стала о ней заботиться, передавая иногда какие-то продукты.
Это был единственный человек, к которому она могла обратиться за помощью.
Еле добравшись до нужной двери, она постучала. Открыли ей не сразу.
Впустили в дом, в котором через короткое время раздался детский крик. Ребёнка приложили к груди.
Это была девочка.
В пятнадцать она стала матерью.
Её оставили на ночлег, а рано утром хозяйка дома куда-то убежала.
Вернулась к вечеру, вся бледная и в слезах.
Оказалось, что её дочь родила ребёнка, но тот умер в родах. Мать была слаба и лежала в полузабытьи. О судьбе ребёнка она ничего не знала.
Молодая и пожилая женщины переглянулись.
Похоже, не сговариваясь, они подумали об одном и том же.
Роженица приложила дочь в последний раз к груди, потом крепко прижала дочь на прощанье и передала ребёнка хозяйке дома.
Та убежала с ребёнком и вернулась уже утром.
Она была весела, говорила быстро и много смеялась.
Собрав корзину с продуктами и положив туда же денег, хозяйка сопроводила за дверь свою молодую знакомую и подсказала адрес, где найти новый кров.
Тело ныло от родов, грудь переполнялась молоком, но на сердце ей было спокойно — её малышка обрела дом и любящих родителей. Ей не грозит остаться голодной и холодной на мусорной куче, и её детские годы не пройдут в утехах взрослых мужчин.
Её жизнь протекала спокойно. В доме, где она прислуживала пожилой паре и помогала им торговать в лавке, её принимали как дочь. Жили все дружно, хоть и весьма скромно.
И лишь иногда в груди предательски щемило, когда она проходила мимо дома, во дворе которого смеялась и резвилась маленькая девочка, так похожая на неё в детстве.
✻ ✻ ✻
Жар и слабость мучили её уже неделю.
С каждым днём она слабела и ощущала, что силы покидают её.
Безудержно потянуло её к тому дому, где жила дочка.
С большим трудом, несколько раз впадая в забытье, она добралась до калитки. В саду никого не было. Она присела у ворот.
Дыхание становилось всё тише и спокойнее.
Последняя улыбка застыла на её губах.
Десятилетняя девочка подбежала к калитке. Увидев женщину, лицо которой ей было хорошо знакомо, сидящей у ворот, она окликнула её, предположив, что женщина уснула.
Поняв, что та мертва, девочка стала внимательно рассматривать красивое лицо молодой женщины.
Любопытство сменилось напряжением, потом подозрением, а после — уверенностью.
Это была её мать! Тогда с кем же она росла всё это время?
Девочка побежала в дом. Расспросив обо всём бабушку, она уже точно знала, что рядом с её домом лежит тело её матери.
Её похоронили достойно.
✻ ✻ ✻
Девочке семнадцать. В город приезжает семья, покинувшая эти места много лет назад.
Родители когда-то знали друг друга.
Теперь они знакомят сына и дочь.
Партия замечательная, и молодые любят друг друга.
Накануне свадьбы родители жениха приезжают в дом невесты, чтобы обговорить последние приготовления.
На пороге дома отец жениха столкнулся с невестой.
Удар тока проходит сквозь всё тело. Это ЕЁ глаза! Таких нет и не может быть больше ни у кого. Но как такое возможно?
...Мужчины говорили всю ночь. Свадьбы не будет.
Семья срочно покидает город, не дав молодым возможности понять, что произошло.
✻ ✻ ✻
Девочке двадцать. Родители умерли. Она осталась совсем одна.
Перед смертью мать раскрывает ей имя родного отца.
Становится понятно, куда делся тот, кому отдано сердце. Он ей брат.
...Одной тяжело.
Она отыскала дом отца. Стук в дверь и стук сердца, готового выпрыгнуть из груди.
Радушная хозяйка с ребёнком на руках впускает её в дом. Словно история, играя и шутя, повторяет всё вновь.
Только это не она, а её дочь входит в дом. И на руках у хозяйки не сын, а внук.
Вот он. Тот, с кем однажды она почти связала свою судьбу. Рядом его жена и два сына.
Теперь они будут жить все вместе. Она будет нянчить его детей как своих.
И обретёт покой в глубокой старости, так и не познав мужчину, но познав любовь.

[From_Odessa]

МОНОЛОГ ДЕВУШКИ НА КОСТРЕ ИНКВИЗИЦИИ

Огонь!
Огонёк! Огонёчек!
Тёплый, нежный и ласковый.
Ты гладишь, согреваешь, освещаешь, создаёшь уют...
Огонь!
Огонь! Огонь!
Ты набираешь силу как мальчишка, становящийся мужчиной.
Твои сильные руки-языки крепко хватаются за поленья. Уже не отпустишь.
Огонь!
Огонь! Огнище!
Как охваченный страстью мужчина, ты срываешь с меня платье и осыпаешь жаркими поцелуями сначала мои ноги,  затем живот и грудь.
Наши руки, огонь, сплетаются в жарких объятьях.
И вот уже твои губы сливаются с моими.
Я вся горю!
Я и ты, огонь, сливаемся в едином порыве.
О, Огонь!
Моя кровь закипает и рвутся вены.
Я дышу лишь тобой.
Ты безжалостен.
Ты, словно дракон, пожираешь меня без остатка.
Я вся твоя.
Душа моя, нежный дымок — устремляется ввысь, подгоняемая дымом горящих поленьев и плоти.
Свобода!

Впервые встречаю такой взгляд на казнь на костре. Удивительно. И очень пронзительно. Это из личного опыта, пережитого в регрессии, или нет?

[Авишаг]

МОНОЛОГ ДЕВУШКИ НА КОСТРЕ ИНКВИЗИЦИИ

Огонь!
Огонёк! Огонёчек!
Тёплый, нежный и ласковый.
Ты гладишь, согреваешь, освещаешь, создаёшь уют...
Огонь!
Огонь! Огонь!
Ты набираешь силу как мальчишка, становящийся мужчиной.
Твои сильные руки-языки крепко хватаются за поленья. Уже не отпустишь.
Огонь!
Огонь! Огнище!
Как охваченный страстью мужчина, ты срываешь с меня платье и осыпаешь жаркими поцелуями сначала мои ноги,  затем живот и грудь.
Наши руки, огонь, сплетаются в жарких объятьях.
И вот уже твои губы сливаются с моими.
Я вся горю!
Я и ты, огонь, сливаемся в едином порыве.
О, Огонь!
Моя кровь закипает и рвутся вены.
Я дышу лишь тобой.
Ты безжалостен.
Ты, словно дракон, пожираешь меня без остатка.
Я вся твоя.
Душа моя, нежный дымок — устремляется ввысь, подгоняемая дымом горящих поленьев и плоти.
Свобода!

Впервые встречаю такой взгляд на казнь на костре. Удивительно. И очень пронзительно. Это из личного опыта, пережитого в регрессии, или нет?

Опыт такой в регрессии был, но там не просматривалось подробно отношение к костру.
А тут так пришло.

[Damaskin]

Очень мрачные тексты. На мой взгляд, они свидетельствуют о колоссальном внутреннем неблагополучии. Но, как я понимаю, они появляются в результате терапевтических актов, направленных на изживание психологических травм, так что по-другому и быть не может, наверное... Только "Миеликки" выделяется - она мрачноватая, но все-таки там никого не насилуют и не сжигают. И концовка умиротворяющая.

[Damaskin]

Впервые встречаю такой взгляд на казнь на костре. Удивительно. И очень пронзительно. Это из личного опыта, пережитого в регрессии, или нет?

Напомнило одно индийское стихотворение, где холодный ветер сравнивается с любовником. Но огонь в качестве возлюбленного - это сурово.

[Наманджигабо]

Очень мрачные тексты. На мой взгляд, они свидетельствуют о колоссальном внутреннем неблагополучии. ...

Солидарен с Дамаскином. Но не моё дело.

[Авишаг]

Впервые встречаю такой взгляд на казнь на костре. Удивительно. И очень пронзительно. Это из личного опыта, пережитого в регрессии, или нет?

Напомнило одно индийское стихотворение, где холодный ветер сравнивается с любовником. Но огонь в качестве возлюбленного - это сурово.

А в чём принципиальная разница?

[Авишаг]

Очень мрачные тексты. На мой взгляд, они свидетельствуют о колоссальном внутреннем неблагополучии. ...

Солидарен с Дамаскином. Но не моё дело.

Почему не Ваше дело?
Мнение читателя интересно.

[Damaskin]

Впрочем, мои тексты еще мрачнее. В том числе и моя версия "Миеликки". 

[Наманджигабо]

Очень мрачные тексты. На мой взгляд, они свидетельствуют о колоссальном внутреннем неблагополучии. ...

Солидарен с Дамаскином. Но не моё дело.

Почему не Ваше дело?
Мнение читателя интересно.

Здесь хочется больше говорить об авторе, а не о прозе. Давать личностные оценки я не люблю и не считаю себя вправе, тем более в интернете, тем более людям, которые симпатичны.

О прозе же... Слишком мрачно, как уже отмечалось. Депрессивно даже. Предсказуемо. "Кто-то ушёл в мир иной, все остальные в пути" (с). Такое остаётся ощущение, несмотря на то, что везде что-то такое радостное присутствует. Подчёркнуто в виде исключения. Такое маленькое, непременно поглощаемое страданием. Вот: страдание - главное ощущение от прочитанного. Жизнь - это путь к смерти, обязательно через страдания, возможно для того, чтобы сильнее желать скорейшего вознесения, для чего быть покорным написанному... Это меня уже понесло, прошу прощения. Не хочу делать никаких анализов и выводов.

Это для меня так, личное восприятие, совершенно не обязательно верное.

[Damaskin]

Впервые встречаю такой взгляд на казнь на костре. Удивительно. И очень пронзительно. Это из личного опыта, пережитого в регрессии, или нет?

Напомнило одно индийское стихотворение, где холодный ветер сравнивается с любовником. Но огонь в качестве возлюбленного - это сурово.

А в чём принципиальная разница?

В том, что ветер не убивает. Индийское стихотворение вообще скорее юмористическое.

Могу даже процитировать 

«Он губы мне изранил, я стонала,
И от прикосновений – дрожь по коже...»
«Неужто повстречался по дороге
Тебе беспутный горожанин?» «Нет,
Подруга – лишь холодный зимний ветер».

[Damaskin]

Настроение рассказов Авишаг лично мне напоминает то настроение, которым проникнут цикл Сологуба "Звезда Маир":

Мы скоро с тобою
Умрём на земле, —
Мы вместе с тобою
Уйдём на Ойле.

Под ясным Маиром
Узнаем мы вновь,
Под светлым Маиром,
Святую любовь.

И всё, что скрывает
Ревниво наш мир,
Что солнце скрывает,
Покажет Маир.

В "Миеликки" уход главного героя от цивилизации тоже можно интерпретировать как своего рода смерть. То есть герои существуют как бы за гробом...

[Авишаг]

Очень мрачные тексты. На мой взгляд, они свидетельствуют о колоссальном внутреннем неблагополучии. ...

Солидарен с Дамаскином. Но не моё дело.

Почему не Ваше дело?
Мнение читателя интересно.

Здесь хочется больше говорить об авторе, а не о прозе. Давать личностные оценки я не люблю и не считаю себя вправе, тем более в интернете, тем более людям, которые симпатичны.

О прозе же... Слишком мрачно, как уже отмечалось. Депрессивно даже. Предсказуемо. "Кто-то ушёл в мир иной, все остальные в пути" (с). Такое остаётся ощущение, несмотря на то, что везде что-то такое радостное присутствует. Подчёркнуто в виде исключения. Такое маленькое, непременно поглощаемое страданием. Вот: страдание - главное ощущение от прочитанного. Жизнь - это путь к смерти, обязательно через страдания, возможно для того, чтобы сильнее желать скорейшего вознесения, для чего быть покорным написанному... Это меня уже понесло, прошу прощения. Не хочу делать никаких анализов и выводов.

Это для меня так, личное восприятие, совершенно не обязательно верное.

Анализ личности интересно в личку

[Наманджигабо]

...
Анализ личности интересно в личку

Простите, но и в личку - нет. Я не психолог, мы знакомы очень-очень поверхностно. В свою личность никого из интернета я не пускаю, и сам никому ни в мозг, ни в душу проникать не хочу.

Это не личное, потому не в личку 

[Авишаг]

...
Анализ личности интересно в личку

Простите, но и в личку - нет. Я не психолог, мы знакомы очень-очень поверхностно. В свою личность никого из интернета я не пускаю, и сам никому ни в мозг, ни в душу проникать не хочу.

Это не личное, потому не в личку 

жаль

[Авишаг]

...
Анализ личности интересно в личку

Простите, но и в личку - нет. Я не психолог, мы знакомы очень-очень поверхностно. В свою личность никого из интернета я не пускаю, и сам никому ни в мозг, ни в душу проникать не хочу.

Это не личное, потому не в личку 

Обсуждение личности, на мой взгляд, всё же личное

[Наманджигабо]

...
Анализ личности интересно в личку

Простите, но и в личку - нет. Я не психолог, мы знакомы очень-очень поверхностно. В свою личность никого из интернета я не пускаю, и сам никому ни в мозг, ни в душу проникать не хочу.

Это не личное, потому не в личку 

Обсуждение личности, на мой взгляд, всё же личное

Обсуждение личности - личное, безусловно. Объяснение, почему мне не хочется заниматься обсуждением чьей угодно личности, знакомой только по интернету, это, наверное, не личное.

[Наманджигабо]

Настроение рассказов Авишаг лично мне напоминает то настроение, которым проникнут цикл Сологуба "Звезда Маир":

Мы скоро с тобою
Умрём на земле, —
...
Под ясным Маиром
Узнаем мы вновь,
...
Святую любовь.

И всё, что скрывает
Ревниво наш мир,
Что солнце скрывает,
Покажет Маир.

...

Вот. Выше я те же ощущения попытался выразить.

[Авишаг]

Объяснение, почему мне не хочется заниматься обсуждением чьей угодно личности, знакомой только по интернету, это, наверное, не личное.

Это не личное, конечно

[Авишаг]

Вот. Выше я те же ощущения попытался выразить.

Стоит отметить, что автор этой темы считает, что такое время и такой мир будут нашей реальностью.
Только не сегодня.